- Штокмана-то помнишь? Ягодка - наш Осип Давыдович! Он бы теперь нам все разложил. Человек-то... а? Каков был... а?

- Он бы расшифровал! - в восторге закричал Валет, потрясая кулачком и морща в улыбке крохотную ежиную мордочку. - Помню об нем! Я об нем более отца понимаю. Отец-то мне дешево стоил... И не слыхать об нем? Нету слуха?

- В Сибири он, - вздохнул Алексеевич. - Отсиживает.

- Как? - переспросил Валет, синичкой подпрыгивая рядом с большим своим спутником, наставляя острый хрящ уха.

- Сидит в тюрьме. А может, и помер теперь.

Валет некоторое время шел молча, поглядывая то назад, где строилась рота, то на крутой подбородок Ивана Алексеевича, на глубокую круглую ямку, приходившуюся как раз под срединой нижней губы.

- Прощай! - сказал он, высвобождая руку из холодных ладоней Ивана Алексеевича. - Должно, не свидимся.

Тот снял левой рукой фуражку и нагнулся, обнимая сухонькие плечи Валета. Поцеловались крепко, прощаясь словно навсегда, и Валет отстал. Он вдруг суетливо втянул голову в плечи, так что над серым воротником солдатской шинели торчали лишь смугло-розовые острые хрящи ушей, пошел, горбатясь и спотыкаясь на ровном.

Иван Алексеевич выступил из рядов, окликнул с дрожью в голосе:

- Эй, браток, кровинушка родимая! Ты ить злой был... помнишь? Крепкий был... а?

Валет повернул постаревшее от слез лицо, крикнул и застучал кулаком по смуглой реброватой груди, видневшейся из-под распахнутой шинели и разорванного ворота рубахи:

- Был! Был твердым, а теперь помяли!.. Укатали сивку!..

Он еще что-то кричал, но сотня свернула на следующую улицу, и Иван Алексеевич потерял его из виду.

- Ить это Валет? - спросил его шагавший позади Прохор Шамиль.

- Человек это, - глухо ответил Иван Алексеевич, дрожа губами, пестая на плече женушку-винтовку.