Черные глаза Анны, блещущие слезами и улыбкой, увидел Бунчук, как только в первый раз открыл глаза.

Три недели был он в бредовом беспамятстве. Три недели странствовал в ином, неосязаемом и фантастическом мире. Сознание вернулось к нему вечером двадцать четвертого декабря. Он долго смотрел на Анну серьезным затуманенным взглядом, пытался восстановить в памяти все, что было связано с ней; это удалось ему лишь отчасти - память была туга, неподатлива, многое пока еще хоронила где-то в глубине.

- Дай мне пить... - по-прежнему издалека донесся до слуха собственный его голос, и от этого стало весело; Бунчук улыбнулся.

Анна стремительно пошла к нему; она вся светилась скупой, сдержанной улыбкой.

- Пей из моей руки. - Она отстранила вяло тянувшуюся к кружке руку Бунчука.

Дрожа от усилий поднять голову, напился и устало отвалился на подушку. Долго смотрел в сторону, хотел что-то сказать, но слабость осилила задремал.

И опять, как и в первый раз, проснувшись, увидел прежде всего устремленные на него встревоженные глаза Анны, потом шафранный свет лампы, белый круг от нее на дощатом некрашеном потолке.

- Аня, поди ко мне.

Она подошла, взяла его за руку. Он ответил слабым пожатием.

- Как ты себя чувствуешь?

- Язык чужой, голова чужая, ноги тоже, а самому будто двести лет, тщательно выговаривал он каждое слово. Помолчав, спросил: - Тиф у меня?

- Тиф.

Повел глазами по комнате, невнятно сказал:

- Где это?

Она поняла вопрос, улыбнулась:

- В Царицыне мы.

- А ты... как же?

- Я одна осталась с тобой. - И, словно оправдываясь или стараясь отвести какую-то невысказанную им мысль, заспешила: - Тебя нельзя было бросить у посторонних. Меня просил Абрамсон и товарищи из бюро, чтобы берегла тебя... Вот видишь, пришлось неожиданно ходить за тобой.

Он поблагодарил взглядом, слабым движением руки.

- Крутогоров?

- Уехал через Воронеж в Луганск.

- Геворкяна?

- Тот... видишь ли... он умер от тифа.

- О!..

Помолчали, словно чтя память покойного.