Шестнадцатого января вечером Бунчук и Анна приехали в Воронеж. Пробыли там два дня и выехали на Миллерово, так как в день отъезда были получены вести, что туда перебрались Донской ревком и верные ему части, вынужденные под давлением калединцев очистить Каменскую.

В Миллерове было суетно и людно. Бунчук задержался там на несколько часов и со следующим поездом выехал в Глубокую. На другой день он принял пулеметную команду, а утром следующего дня был уже в бою с чернецовским отрядом.

После того как Чернецова разбили, им неожиданно пришлось расстаться. Прибежала Анна утром из штаба оживленная и чуть опечаленная.

- Ты знаешь - здесь Абрамсон. Он очень хочет повидать тебя. А потом еще новость - сегодня я уезжаю.

- Куда?! - удивился Бунчук.

- Абрамсон, я и еще несколько товарищей едем в Луганск на агитационную работу.

- Ты бросаешь отряд? - холодновато спросил Бунчук.

Она засмеялась, прижимаясь к нему раскрасневшимся лицом.

- Признайся: тебя печалит не то, что бросаю отряд, а то, что тебя бросаю? Но ведь это на время. Я уверена, что на той работе я принесу больше пользы, чем около тебя. Агитация, пожалуй, больше в моей специальности, чем пулеметное дело... - и шаловливо повела глазом, изученное хотя бы под руководством такого опытного командира, как Бунчук.

Вскоре пришел Абрамсон. Он по-прежнему был кипуч, деятелен, непоседлив, так же сверкал белым пятном седины на жуковой, как осмоленной, голове. Бунчук искренне обрадовался.

- Поднялся на ноги? Оч-чень хорошо! Анну мы забираем. - И догадливо-намекающе сощурился: - Ты не возражаешь? Не возражаешь? Да-да... Да-да, оччень хорошо! Я оттого задаю такой вопрос, что вы, вероятно, сжились в Царицыне.

- Не скрываю, что мне жаль с ней расставаться. - Бунчук хмуро и натянуто улыбнулся.

- Жаль?! Уже и этого много... Анна, ты слышишь?

Он походил по комнате, на ходу поднял из-за сундука запыленный томик Гарина-Михайловского и, встрепенувшись, начал прощаться.

- Ты скоро, Анна?

- Иди. Я сейчас, - ответила та из-за перегородки.

Переменив белье, она вышла. На ней была подпоясанная ремнем защитная солдатская гимнастерка с карманами, чуть оттопыренными грудью, и та же черная юбка, местами заштопанная, но чистая безукоризненно. Тяжелые, недавно вымытые волосы пушились, выбивались из узла. Она надела шинель; затягивая пояс, спросила (недавнее оживление ее исчезло, и голос был тускл, просящ):

- Ты будешь участвовать в наступлении сегодня?

- Ну, конечно! Ведь не буду же я сидеть сложа руки.