- В разных.

- Сколько наших убил?

- На войне не считают. Ты, товарищ, не думай, что я родился офицером. Я им с германской пришел. За боевые отличия дали мне лычки эти...

- Я офицерам не товарищ! Вашего брата мы к стенке ставим. Я - грешник тоже не одного на мушку посадил.

- Я тебе вот что скажу, товарищ... Негоже ты ведешь себя: будто вы хутор с бою взяли. Мы ить сами бросили фронт, пустили вас, а ты как в завоеванную сторону пришел... Собак стрелять - это всякий сумеет, и безоружного убить и обидеть тоже нехитро...

- Ты мне не указывай! Знаем мы вас! "Фронт бросили"! Если б не набили вам, так не бросили бы. И разговаривать с тобой я могу по-всякому.

- Оставь, Александр! Надоело! - просил рыжебровый.

Но тот уже подошел к Григорию, раздувая ноздри, дыша с сапом и свистом:

- Ты меня лучше не тронь, офицер, а то худо будет!

- Я вас не трогаю.

- Нет, трогаешь!

Приоткрывая дверь, Наталья сорванным голосом позвала Григория. Он обошел стоявшего против него красноармейца, пошел и качнулся в дверях, как пьяный. Петро встретил его ненавидящим, стенящим шепотом:

- Что ты делаешь?.. На черта он тебе сдался? Чего ты с ним связываешься. И себя и нас сгубишь! Сядь!.. - Он с силой толкнул Григория на сундук, вышел в кухню.

Григорий раскрытым ртом жадно хлебал воздух, от смуглых щек его отходил черный румянец, и потускневшие глаза обретали слабый блеск.

- Гриша! Гришенька! Родненький! Не связывайся! - просила Наталья, дрожа, зажимая рты готовым зареветь детишкам.

- Чего ж я не уехал? - спросил Григорий и, тоскуя, глянул на Наталью. Не буду. Цыц! Сердцу нет мочи терпеть!